Подростковый возраст, стыд и буллинг
Мне было уже тринадцать.
Я вроде бы выросла, но внутри всё осталось тем же: те же слова, те же взгляды, то же ощущение, что с моим телом «что-то не так».
Только теперь это говорили не родители — это говорил весь мир вокруг.
Школа стала ареной.
Дразнилки, смешки, шёпот за спиной.
Иногда прямо в лицо:
— «Жируха».
— «Сдвинься, скамейка треснет».
Иногда это были просто взгляды — и они ранили сильнее слов.

Я старалась быть «хорошей»:

училась на отлично, не конфликтовала, всем помогала.

Но даже серебряная медаль не спасала от ощущения, что главное, что видят во мне — это тело.

Не оценки, не характер, а тело.

На выпускной я плакала.
Мы с мамой обходили рынки — тогда всё продавалось и примерялось прямо между рядами, на картонках.
Я не могла влезть ни в одно платье.
В итоге мы купили брючный костюм 54 размера — это единственное, что подошло мне.

Я стояла перед зеркалом, красная, с заплаканными глазами, и чувствовала себя чужой среди всех этих девочек в лёгких платьях.
Они смеялись, щебетали и веселились, а я просто хотела исчезнуть.
На фотографиях с выпускного меня нет.
Вернее, я там есть, но я себя вырезала — буквально.
Я долго избегала камер, пряталась, отворачивалась, делала вид, что не люблю фотографироваться.

Правда была в другом: я не могла смотреть на себя.
Ни тогда, ни потом.
Все старые снимки я позже выбросила — чтобы не напоминали.
У меня всегда были подруги — яркие, красивые, «популярные».
Я тянулась к ним — я была открытой, общительной, мне было легко с людьми.
Мы гуляли вместе, но рядом с ними я всегда чувствовала себя тенью.
Когда знакомились с парнями, я видела, как взгляды проходили мимо меня.

Однажды я услышала, как один спросил мою подругу:
— «А у тебя нет другой подруги, посимпатичнее?»
Эта фраза прилипла ко мне, как клей.
В шестом классе один мальчик меня постоянно дразнил.
Я попыталась ответить ему кулаками, и он просто — бах, ударил в лицо.
Он занимался боксом.

Мой нос хрустнул.
С тех пор на нём осталась небольшая горбинка — память о том, как больно может быть от чужого слова, превращённого в действие.
Дома было не легче.
Родители к тому времени ссорились, потом развелись.
Папа ушёл, а я была «папина дочь».
Для меня это было предательством.
Тогда я впервые начала заедать боль.
Еда стала утешением, защитой, способом не чувствовать.
Мама всё ещё готовила «по старинке»:
жареная картошка, мясо, плов на сале, салаты, залитые маслом.
Когда ты подросток и не готовишь сам — ты либо ешь, что дают, либо не ешь совсем.
Я ела.
А потом ненавидела себя за это.
И снова ела.
Были дни, когда я ничего не ела по нескольку суток — только воду.
А потом срывалась и буквально сметала всё подряд.
Это был мой способ бороться с пустотой.
Я не знала тогда, что это — заедание боли.
Я просто хотела хоть как-то заглушить тишину.
Летом мы ездили к бабушке.
Туда приезжала моя двоюродная сестра — Наташка.
Красивая, стройная, уверенная.
И рядом с ней я чувствовала себя ещё тяжелее.
Не потому, что она вела себя плохо — наоборот, она никогда не дразнила, была добрая.
Просто на её фоне я видела контраст, который обжигал.
И это сравнение жило во мне всегда.
Я тогда ещё не знала, что сравнение — это самый быстрый способ потерять себя.
Подростковый возраст — это время, когда хочется нравиться, чувствовать себя красивой.
Но я боялась зеркала.
И всё, что я чувствовала, — это стыд.
Он ел меня изнутри, как когда-то я ела сладости по ночам.
Теперь, оглядываясь назад, я понимаю: я не просто боролась с весом.
Я боролась с тем, чтобы почувствовать себя достойной любви.
Если вы дочитали до этого места — поделитесь, какие чувства у вас вызвала эта история.
Видели ли вы подобное в детстве или, может быть, сами через это проходили?
ПОДЕЛИТЬСЯ