Сладости в нашем доме были под запретом.
И чем строже был запрет, тем сильнее хотелось.

Я кралась на кухню поздно вечером, когда весь дом спал.
Была тишина, а стрелки часов тикали громко-громко, будто предупреждали: «Не смей».

Я открывала шкафчик, брала конфету, бежала в комнату и, укрывшись с головой, разворачивала фантик медленно, стараясь не издать ни звука.

Ела быстро, будто боялась, что её отнимут.

А потом — прятала фантики: под подушкой, за батареей, в карманах формы.

Но мама всегда находила.
— «Смотри, что ты делаешь!» — она была очень разочарована.
— «Опять конфеты, зачем?!» — добавляла она.
— «Ты хочешь быть толстой?»

Я стояла перед ней, красная, униженная, и хотела закричать:
«Почему сестре можно, а мне — нет? Почему я всегда плохая?»
Но молчала.

Потому что знала — любое слово только сделает хуже.

В нашей семье еда никогда не была просто едой.
Она была мерилом любви, заботы, «правильности».
Мама готовила с душой — но и с жиром, как она говорила:
«Чтобы было сытно».
Плов на сале, жареная картошка, густые бульоны, побольше масла — «иначе невкусно».
Так готовили всегда, «по-домашнему».
И когда я начала поправляться, рацион не менялся.
Просто добавились упрёки и контроль.

Моя сестра могла есть мороженое и любые сладости всегда.
Все смеялись, умилялись:
— «Какая ты у нас худенькая!»
А я сидела рядом и слышала другое:
— «Ты уже достаточно съела».
— «Девочка должна быть аккуратной и следить за собой».

Для родителей это, наверное, казалось заботой.
А для меня — проверкой на любовь.
Каждая тарелка супа становилась испытанием:
заслуживаю ли я похвалы, или снова услышу, что «много ешь».

Я любила родителей.
И знала, что они хотели как лучше.
Но их любовь часто звучала как условие:
«Мы просто хотим, чтобы ты была хорошей».

Я росла с этим голосом.
Он жил во мне даже тогда, когда я улыбалась, когда училась, когда притворялась «нормальной».
Он заставлял меня бояться еды, тела, себя.

Теперь, когда я смотрю на свою дочь, я понимаю: всё начинается не с еды, а с отношений.
С того, как ребёнок чувствует себя за столом, как его слушают, как на него смотрят.

И я поклялась, что в нашем доме никогда не будет слов:
«Ты поправилась».

Потому что одна такая фраза может превратить еду — в боль,
а любовь — в условие.

Я думала, что когда вырасту, всё изменится.Но мир оказался просто продолжением тех самых кухонных разговоров — только громче и больнее. Продолжение истории во второй части.